В 12 лет я была на редкость безобразным ребенком: очень худой прыщавый глист в обмороке с большой башкой и кривыми зубами. Моя мама меня стеснялась и весь пубертатный период держала меня подальше от родственников и знакомых, на все лето отправляла меня в пионерский лагерь. Пионерлагерь состоял из бараков с детьми, домика администрации и четырех туалетов. Сортиры состояли из кирпичной коробки, ямы, закрывающего эту яму деревянного настила с дырками и дерьма с хлоркой. Дерьмо с хлоркой смердели, поэтому сортиры предусмотрительно строили как можно дальше от жилых помещений и обсаживали их кустами.

Девчонки долго думали, что я мальчишка… В общем, со мной не дружили. В ту роковую ночь полуночный понос стал моим единственным товарищем. Срал весь лагерь: незрелые фрукты, грязные руки повара и всякое дерьмо, которое ели пионеры с голодухи сделали свое черное дело. Дырки в тубзике были обосраны расстроенными желудками 400 человек и девчонки ходили гадить парами : одна гадит, другая светит фонарем, чтоб первая не влезла в продукты распада предшественниц. Мне никто не хотел светить фонарем, поэтому в ту ночь я высеривала солянку в гордом одиночестве; в бледном свете фонаря были видны только очертания, и, сидя в сортире, я смирилась с тем, что уже влезла в чье — то скользкое говно.

Вдруг какая-то тень кинулась прямо на меня, я заорала, резко дернула неустойчивым туловищем, ноги проехались по чьему — то поносу и я вошла в очко как хорошо смазанная пуля. Fuck! Летучая мышь загнала меня по пояс в кучу говна, над головой смутно виднелось очко, если кто-нибудь сейчас придет гадить, то состояние мое сильно ухудшится. Надо выбираться!

Через полчаса, пыхтя и тихо матерясь, я достала до очка руками: это, бля, было крайне сложно — все твердые опоры были склизкими, как сопли! Ухватившись за края дыры, я подтянулась и высунула голову : от свежего ветерка закружилась голова и я удержалась на с трудом доставшихся позициях только волей к свободе. Подтянулась еще и оперлась на руки : нужно за что — то ухватиться, чтоб не соскользнуть. Все вокруг было скользким, ухватиться можно было только за поперечную деревянную балку в полуметре от меня, я с остервенением пыталась до нее дотянуться, шипя от натуги: — Ну ! Иди же сюда! Дай, я до тебя достану!..

Неожиданно меня ослепила яркая вспышка света, потом какой-то не то всхлип, не то стон, и глухой удар — я перепугалась и… скатилась обратно. Еще полчаса — и я снова над очком. Так. Тянемся… Все. Я ухватилась за балку и вылезла на цементный пол чуть дыша от радости. Отдышавшись, решила переть к реке отмываться.

Метрах в пяти от сортира валялся директор, рядом с ним лежал разбитый фонарь подох что ли ? Я пошла на речку, отодраилась как сумела, а затем кликнула людей: может и не окочурился еще, спасти можно.

На утро нам сообщили, что у директора был удар, возвратился в лагерь он лишь под конец смены. Говорить он не мог, сидел весь день на крыльце и ему нравилось, когда к нему приходили дети. Я навещала его частенько, он меня как то поособенному любил — ведь собственно я тогда позвала к нему людей.

На следующий год нам сказали, что перед самой смертью директор ненадолго пришел в себя. Он сказал, что в ту ночь он обходил территорию лагеря, случайно услышал странное пыхтение в сортире и открыл дверь.

На него из зловонной дыры лез адский говняный лупоглазый глист, тянул к нему щупальца и шипел:
— Ну-у-у… Иди же сюда-а…. Дай, я до тебя доссстануууу!..
За лупоглазую неприятно, конечно…

Летом после восьмого класса учитель географии собрал с наших родителей по пятьдесят рублей, взял в качестве помощницы училку по музыке и потащил весь наш класс в поход. Мы перли на себе рюкзаки с тушенкой, морозили жопы в палатках, гадили под елками и все это называлось «романтикой». По вечерам дети бухали в кустах дешевую водку, а потом орали походные песни у костра, по ночам предводитель уходил с музычкой «обсуждать маршрут», а дети делились на две части по половой зрелости: гормонально готовые отправлялись по палаткам пихтиться, а незрелые и зрелые, но невостребованные отправлялись к палатке географа подглядывать. Училка оправдывала свою профессию и очень музыкально кончала, дети учились жизни и добухивали остатки водки.

Проблевавшись, все ложились спать, а на следующее утро бодрый натрахавшийся географ тащил не протрезвевших детей дальше. Маршрут наш пролегал по лесам и скалам Карелии, через неделю стало скучно – трахаться со мной никто не хотел, географ был не изобретателен в сексе – зырить на его эротические игры стало неинтересно, а подглядывать за одноклассниками было опасно – сунут в рыло походным ботинком и даже не остановятся.

Невостребованным обсосам типа меня приходилось собираться вокруг костра и развлекаться страшными историями про леших, оборотней и НЛО. Пьяные и пересерившие, расходились мы по палаткам и лежа боялись до рассвета. В один из дней к нам неожиданно присоединился географ, он стал усиленно жрать водку и рассказывать, что все бабы суки. А потом сказал, что в этих местах водятся лесные твари, которые сверху как бабы, рожа у них страшная, а ноги сросшиеся – они, типа, растут как деревья из земли и руками-ветками хватают заблудившихся мужиков, и зовут этих баб — «зыти».

Мы все еще больше перебздели, а потом я пошла ссать в кусты. Иду, значит, туда — а там кто-то пихтится. Блин. Иду чуть подальше – там блюет кто-то. Ну и суки, всю природу заняли. Зашла совсем подальше. Стремно до усрачки! Села, сняла штаны, тока комаров от жопы отогнала и с мыслями собралась – бац! Ветка рядом хрустнула. Я пересрала и давай на корточках пятиться к дереву, доползла — все тихо. Села. Вдруг прям рядом со мной – хрусть! И сопит! Я замерла – тварь тоже замерла, я схватила корягу с земли и вытянула шею посмотреть, чего там, и корягу в руке держу. Мама родная – в темноте блеснуло тело-ааааа!!!! Ноги сросшиеся, сверху туловище белеет и корягами ко мне тянется — зыть!!! Вдруг тварь эта на меня как бросится и корягой меня ка-ак огреет, я сначала присела, а потом как вскочу — ну уж х..р! Живой не дамся, сука, я пьяного сантехника дядю Васю зимой использованным презиком повязала! От страха и злости я зарычала и поперла на чудище – двигаться не могу, штаны внизу путаются, тыкаю палкой в тварь наугад – ничего не видно, ну и она не отстает, все ближе подбирается! Боремся с ней, боремся, темно, страшно, вдруг чувствую — силы на исходе… Что ж такое-то, всю жизнь меня за мужика принимают, вот казалось бы – нечисть, и той письку предъявляй, так не поверит! Чего ей, спрашивается, к пьяной бабе цепляться?!

Не с того не с сего, зыть сдалась, повалилась на землю и стала читать голосом географа молитву какую-то. Уххх! Я обрадовалась сначала, а потом думаю –
стоп, надо сматываться, пока он меня без трусов не увидел… штаны натянула и побежала в другой конец леса писать. Возвращаюсь к костру, а он там белый весь рассказывает, как на него зыть напала – рожей страшная, ноги сросшиеся, и корягами к нему тянется – он ее молитвой святой отогнал.

А потом наврал, что зыть его замуж звала, только он устоял, потому что она уродина…